– Миша, как ты можешь меня подозревать?
– Замолчи!
Его лицо потемнело от гнева, вызванного отчаянием и оскорбленным самолюбием. Боль застыла в его глазах, и они уже не ласкали и не расслабляли – это были чужие глаза страдающего человека. Я закрыла лицо руками, а Миша продолжал выговаривать:
– Тебе же все равно с км. подвернулся другой, побогаче, и ты тут же лезешь к нему в постель.
– Миша, зачем ты так, ты же меня знаешь, – умоляла я.
– К сожалению, выяснилось, что не знаю, – ядовито заметил он, – если бы вчера не сорвалась моя работа и я не пришел к тебе, я бы так и оставался… дураком, которого ты всю жизнь водила бы за нос.
– Миша, я виновата, прости меня, но я люблю только тебя.
Не надо было говорить это: Миша так и взвился:
– Любишь! А когда ты с ним в постели валялась, ты кого любила?
Я заплакала, а Миша снял свою куртку с вешалки и собрался уйти.
– Надеюсь, ты понимаешь, что между нами все кончено? – тихим голосом сказал он на прощанье, и меня поразила будничность его тона: тут жизнь рушится, а он…
– Стой, Мишка! – заорала я, когда он уже топтался у двери – Ты сейчас судишь меня, осуждаешь. Ты можешь перечеркнуть все хорошее, что было между нами из-за одной ошибки. Не перебивай, ты умиляешься своей принципиальностью, но, Миша, никто не будет любить тебя так, как я. То, чтоя жить без тебя не смогу, я уже знаю, но ты… сможешь без меня?
Рыдания не давали говорить, душили, слезы катились по лицу – я осознавала важность момента: еще миг – и пустота, поэтому хотелось высказать все, что наболело, возможно больше такой момент мне не представится. А Миша, мой дорогой любимый Миша стал вдруг неузнаваемо жестким в язвительной гримасе и он сказал насмешливо:
– Перестань, Лида. Ты плохая актриса и уже сыграла все свои спектакли.
Хлопнула дверь, а я в бессилии опустилась на теткину кровать. Может быть, побежать за ним, вымаливать прощение, валяться в ногах. Как там у Ахматовой-
«Улыбаясь, я крикнула: «Шутка
Все что было. Уйдешь – я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой не ветру». 14
Вот он и ушел со спокойной жуткой улыбкой, бескомпромиссный, уверенный в своей правоте и я, вдоволь наревевшись стала думать, как бы найти возможность к примирению, но в голову ничего не приходило, тем более в своих бедах я сама была виновата. В институте Ася подсыпала соль на рану, сообщив, что вся их компания собирается завтра у Миши, чтобы проводить его в армию. Подразумевалось, что я тоже приглашена, и я не стала ее разуверять.
На следующий день Ася то и дело поглядывала на меня с недоумением, но ничего не спросила, да и рассказывать о прошедшей вечеринке не спешила.
Мишу я не видела – он не шутил, когда сказал, что между нами все кончено. Тоскливо прошел день, на который была назначена наша свадьба, наконец, подошло время идти Мише в армию.
С утра я названивала Асе, чтобы уточнить, во сколько уезжает Михаил и к какому району относится их военкомат – к Выборгскому или Калинискому, но безуспешно, ее номер не отвечал. Потом выскочила на улицу где шел дождь. Я спешила, чтобы успеть проводить Мишу и, может быть, поговорить. Я уже истомилась за дни нашего разрыва, и не могла допустить, что Миша уйдет в армию, не сказав мне ни полсловечка на прощанье.
Как назло, меня все что-то задерживало, то долго не было автобуса, то в метро работал эскалатор на подъем на Финляндский вокзал, а не на улицы Боткинскую и Лебедева, где я обычно выходила рядом с трамвайной остановкой, так что терялись минута за минутой, и я боялась опоздать. И вот наконец, когда я прибыла к военкомату, то долго не могла отыскать Михаила в толпе призывников и провожающих, заполнивших весь переулок. Рядом в ожидании стояли несколько автобусов. Шоферы покуривали и бесстрастно взирали на это вавилонское столпотворение. Офицеры поглядывали на часы, но не спешили давать команду к отправке. Парни в плащах и куртках, с сумками и рюкзаками, шумели, курили, обнимали заплаканных матерей и девушек – я вглядывалась в их лица, но не могла найти Михаила. Я протискивалась еще и еще, переходя от одной группы к другой и когда уже совсем отчаялась в своих поисках, вдруг увидела промелькнувший знакомый профиль, и тут же чьи-то головы сомкнулись и скрыли его от меня.
Двинувшись в том направлении, я пробиралась все ближе и ближе, как вдруг внезапно открывшаяся картина заставила меня остановиться. Да, это был он, Михаил, рядом с ним Дора Соломоновна, зареванная, маленькая и жалкая, не похожая на ту решительную женщину, какой она мне показалась при нашей единственной встрече и какую я знала по рассказам ее сына. А еще с ними была Лена.
Сердце у меня сжалось, когда я увидела ее в модном плаще и потрясающем брючном костюме, улыбающуюся и удивительно красивую. Она держала Мишу под руку и что-то говорила, заглядывая ему в глаза, он улыбался, отвечал односложно, кивал головой, а лицо у него было таким замкнутым – ничего не прочесть, но, впрочем, все и так было ясно. Как они смотрели друг на друга, как она по-хозяйски обнимала его, а Михаил не отталкивал, а наоборот прижался щекой к ее лбу. Боже мой – я спешила, чтобы увидеть это и понять, что надежды нет никакой!
Наконец, офицер с громкоговорителем в руках приказал строиться. Наступила минута прощания. Все как-то встрепенулись, взметнулись объятия, еще горше лились слезы – слезы расставания. Призывники смущенно целовались со своими домашними, а некоторые счастливцы, которых провожали девушки, отдавали им свои прощальные поцелуи.
Миша подхватил синюю спортивную сумку, Дора Соломоновна взвыла и повисла у него на шее, Миша убрал ее руки и поцеловал в заплаканные глаза, что-то быстро-быстро говоря ей на прощанье, а потом протянул руку Лене. Легкая усмешка промелькнула на ее лице, она пожала протянутую руку, а потом, дерзко сверкнув глазами жадно впилась в его губы.
Я стояла, не двигаясь с места, смотря на них во все глаза. Мимо меня шли туда-сюда, меня толкали все, кому не лень, а я не могла пошевелиться, загипнотизированная их поцелуем. Горькие непрошенные слезы текли по моему лицу, смешиваясь с мелкими дождевыми каплями, а мир рушился и уходил у меня из-под ног.
Не помню, где я бродила потом – не имеет значения. Ленинград потерял для меня свое очарование, превратившись в бездушный каменный мегаполис – порождение инфернальных миров. Он выпил из меня все жизненные силы, он отравил мою душу своими ядовитыми испарениями и растоптал мою любовь. Вокруг были люди, много людей – они спешили, толкаясь и извиняясь на ходу, но все их громадное число, все 5 миллионов не могли заменить мне одного Михаила, которого я потеряла по собственной глупости. Я не видела ничьих лиц, не различала никаких слов – перед глазами стояла картина их жадного поцелуя. Передо мной в душе легла такая ужасающая пустота, что кричать хотелось.
Пустота моментально заполнилась болью, и я понимала, что проживи я еще пять, десять, двадцать лет, она не исчезнет, потому что это боль утраты.
«Жить приучил в самом огне,
Сам бросил в степь заледенелую.
Вот что ты, милый сделал мне.
Мой милый, что тебя я сделала?«15
Повторяла я горькие строки. Миша, Миша, за что ты меня так? Ты ушел из моей жизни, а я буду жить по-прежнему – есть, пить, говорить, сдавать экзамены. Но какой в этом смысл? Кто заменит мне тебя, мою единственную любовь? Ведь опустошенное сердце любить не сможет…
Я машинально вошла в метро и вдруг остановилась возле аптечного киоска. Ноксирон… Вот где выход, решение всех проблем. Вот оно, лекарство от нестерпимой боли, терзающей мое сердце. Миша говорил, что эти таблетки можно купить без рецепта, а там…
Потоптавшись немного, я приобрела две упаковки и поехала домой, полная решимости поставить крест на своей загубленной, как мне тогда казалось, жизни.
Глава 11
Мне стыдно сейчас вспоминать подробности этой первой и последней попытки суицида. С тех пор, сколько бы ни было в моей жизни горьких моментов, я стараюсь все вытерпеть и достойно нести свой крест.
Но тогда я и впрямь считала, что выхода нет, поэтому в тетино отсутствие надела лучшее свое белье и выпила одну за другой – все 20 таблеток, не считая нужным оставить письмо или записку. Секунда, другая – наступил спасительный покой, потом чернота и полное забытье…
Я стала ощущать на себе чьи-то прикосновения, кто-то трогал мой пульс.
– Брадикардия. Давление измерили?
– 80/60
– Добавьте в капельницу…
Слышались чьи-то голоса, но смысл слов до меня не доходил, и я не могла понять, где нахожусь. Глаза почему-то не открывались – казалось, я забыла, как это сделать. И вообще мне было не пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Впрочем, я попыталась подвинуть руку и ощутила боль в локтевом сгибе. Что-то чужеродное мешало мне и вызывало эту боль, но что это, я догадалась позже, когда приоткрыла глаза и увидела женщину в белом халате, держащую в руках шприц и что-то вводившую из него в резиновые трубки.
